Глава 30 / Дональд Уэстлейк

— По-моему, этот бок у меня обгорел, — сказала Пэт, переворачиваясь на подстилке и выставляя на солнце живот. Лежавший рядом с ней Грофилд потянулся, поймал себя на том, что едва не заснул, и сел.

— Окунусь-ка я еще разок, — сказал он. — Пойдешь со мной? — Нет, спасибо. Мне лень. Лучше полежу и пожарюсь на солнышке.

— Как знаешь.

Они были на Лукильо, длинном плоском пляже в форме полумесяца, в тридцати милях к востоку от Сан-Хуана. От пляжа вглубь острова простирался парк, в котором росли редкие высокие пальмы и размещались размеченные автостоянки. Вероятно, народу сегодня было много, но благодаря длине пляжа ощущения людской толчеи и тесноты не возникало.

Грофилд зашагал к воде. Справа тянулась небольшая коса, которая защищала широкую мелководную бухту от океанских волн, поэтому сверкающая на солнце поверхность воды была подернута лишь легкой рябью. В самом Сан-Хуане, на гостиничных пляжах, волны так и обрушивались на берег, и это было даже небезопасно, но здешняя вода была смирной и ласковой.

И освежающей. Грофилд нырнул. Хотя в разбитом носу еще свербило от соленой воды, он чувствовал себя гораздо лучше, чем два дня назад, когда получил оплеуху от Данамато. Грофилд заплывал далеко, потом возвращался, опять удалялся от берега и снова приближался к нему. Какое-то время он просто лежала на воде, потом поплавал еще немного, вылез на берег и лениво поплелся к Пэт, которая опять перевернулась и лежала ничком на одеяле. Она больше загорала, в то время как Грофилд отдавал предпочтение купанию, поэтому и загар у Пэт был гораздо ровнее и лучше, чем у него.

Грофилд улегся рядом с Пэт и заворочался на одеяле, чтобы малость обсушиться. Наконец он утихомирился, лег на живот, приподнялся на локтях и взглянул на часы, валявшиеся на уголке одеяла.

— Три пополудни, — сообщил он. Пэт пошевелилась.

— Что?

— Три часа.

— О-о, — она тоже приподнялась на локтях и заморгала, зевая. — А я-то чуть не заснула. Нам уже пора?

— Да, скоро. В шесть у меня самолет.

Пэт наклонилась, поцеловала Грофилда в плечо и улыбнулась ему.

— Кто же будет возить меня на машине в это милое местечко, когда ты улетишь?

— Найдешь кого-нибудь.

Ее улыбка сделалась злорадной.

— Можешь не сомневаться, найду, — сказала Пэт.

— Видел бы тебя сейчас Рой.

— Рой! — Пэт все еще приходила в ярость всякий раз, когда слышала это имя. — Если он посмеет еще раз заявиться сюда, я ему такого пинка ввалю, что улетит прямиком в Штаты.

— Уж не собираешься ли ты остаться здесь навсегда? Пэт пожала плечами.

— Побуду, пока не потянет куда-нибудь в другое место, — ответила она. — Рой пришлет мне денег. Он чувствует себя в долгу передо мной.

— На самом деле эта шутка природы в долгу передо мной, — сказал Грофилд. Пэт засмеялась.

— Я сама взыщу с него твой долг. — Уже будь добра, — Грофилд опять взглянул на часы. Нам пора в путь.

— До гостиницы всего час езды, — сказала Пэт.

— Я знаю.

— Пэт покосилась на него.

— О-о, — понимающим тоном протянула она. — Ты намекаешь, что хочешь проститься со мной?

— Вот именно, — ответил Грофилд.

— В гостинице?

— Вот именно, — ответил Грофилд.

— Сердечно? И долго-долго?

— Вот именно, — ответил Грофилд.

— Часа два?

— По меньшей мере.

— Тогда, пожалуй, пора ехать, — сказала она.

Сергей Иванович Зверев / Глава 39

Нам сказали – на дороге мины.

Нам сказали – вас засада ждет.

Но опять ревут бронемашины.

И колонна движется вперед.

Слова старой доброй афганской песни как нельзя лучше отражали суть момента. Колонна третьей роты первого батальона сто восемьдесят седьмого мотострелкового полка шла по недавно зачищенной территории Ичкерии. Бойцы сидели на броне БТРов.

Стоял летний день. Изнуряющая жара, когда солнце прокаливало бронемашины, спала. Погода была изумительная. Пели птицы. Идиллия. Но никто не расслаблялся. Бойцы напряженно смотрели по сторонам, стараясь рассмотреть затаившуюся смерть. От моджахедов ждали любой подлости. И эти ожидания нередко оправдывались. Полк нес боевые потери. Незначительные, но все же болезненные.

– О-па, – воскликнул капитан – командир роты. – Это еще что?

Около обочины, в пыли лежало тело. Человек в пропитанном кровью странном камуфляже, похожем на кипу листьев, лежал лицом в траву, сжав не менее странное оружие.

– Тормози! – крикнул капитан, заколотив по броне.

Он рисковал. Это могла быть ловушка. И сейчас по колонне из зеленки в двух сотнях метров от дороги врежут из всех видов стрелкового оружия. Но по-другому поступить не мог.

Капитан отдал команды. Башни БТРов развернулись в зеленку. «КПВТ» дал длинную очередь, слегка причесав ее. Ротный держал своих подчиненных в постоянном напряжении, и это не раз спасало им жизнь. Он всегда перестраховывался.

Спрыгнув с брони, он осторожно приблизился к телу, внимательно оглядываясь и засекая все детали. Можно ждать любой пакости. Мин. Растяжек. Само тело могло быть заминировано.

Он наклонился над человеком. И различил едва слышное дыхание.

– Живой, – кивнул капитан, испытав от этого удовлетворение. Он предполагал, кого они встретили.

Незнакомец намертво вцепился в свою винтовку. Солдаты смотрели на нее недоуменно – они никогда не видели ничего подобного. Но капитан отлично знал, что это «винторез» – оружие снайперов в спецподразделениях.

– В машину его, – кивнул капитан. – И быстрее! Мы уже минуту здесь борта подставляем!!!

В БТРе, куда оттащили незнакомца, фельдшер содрал с него камуфляж и начал перевязывать раны, пытаясь остановить кровотечение. Неожиданно человек открыл глаза и прошептал:

– Свои…

– Смотря кто твои? – произнес ротный.

– Капитан Тимрюков, – выдавил человек, его голос был еле слышен из-за звука двигателя БТРа. – Дивизия ВДВ. Сообщите в штаб, – и отключился.

Через час его доставили в санитарный батальон.

– Срочно! В операционную! – крикнул хирург.

– Жить будет? – спросил ротный, которого весьма взволновала судьба найденного офицера. Он примерно представлял, через что мог пройти спецназовец-десантник. Такие люди должны жить!

– Сейчас никто не скажет – будет или не будет, – ответил хирург.

– И все-таки…

– Скорее нет, чем да.

– Ты уж постарайся, майор…

Неожиданно Цыган зашевелился, слабо просипел:

– Не дождетесь!

И широко улыбнулся во весь белозубый рот…

3 - Михаил Нестеров

В этот час дежурным на первом этаже заступил последователь учений аль-Ваххаба, впоследствии отрекшийся от них. Главное – командир поверил. Он мерил шагами крепкий, давно не крашенный пол; легкий скрип, разносившийся по коридору, производила пара новеньких ботинок бывшего ваххабита. Восемь шагов вперед – пока не скроется из виду входная дверь, восемь назад. Шаги ровные, хоть мерку снимай: еще ни разу косяк двери не остался за полем зрения часового. Ну разве что на пару сантиметров.

Каждый раз, заступая на этот пост, молодой чеченец придумывал новую игру, забавлялся и прогонял таким образом сон. А спать в это время суток хотелось, как никогда.

Теперь он не ваххабит, да и аль-Ваххаб вряд ли увидит, как вероотступник украдкой вытягивает из пачки сигарету, щелкает зажигалкой, с наслаждением затягивается...

Пепел он стряхивал всегда в одно и то же место, с глупым любопытством смотрел на обшарпанный плинтус, обильно припорошенный пеплом, и соображал, не он ли один мусорит у тумбочки дневального?..

Ко всему прочему на стене прибавилось черных пятен. Вот еще одно: дневальный затушил сигарету о стену и сунул бычок в щель, образованную между полом и плинтусом.

Восемь шагов туда, восемь обратно. Хорошо, что у дневального на втором этаже ботинки не скрипят: сбивал бы с ритма.

* * *

Тот жаркий день он запомнил по нескольким причинам. Во-первых, память неплохая, во-вторых, читал о происшествии, участником которого он являлся, в газете. Хорошая газета, все чеченцы в ней – молодцы, русские – сволочи. Он до сей поры хранит эту газету и время от времени перечитывает статью, некоторые выдержки из нее запомнил наизусть. Однако буксовал в некоторых местах. «Смерть выглядит по-разному. Например, черной с разводами лужей солярки и крови, нагло распластавшейся в самом центре...»Он не понимал, как это кровь может нагло распластаться? Потом еще написано про «лужу-смерть»– результат вытекшей из чеченцев-разведчиков крови; «обнявшись, они так и не расстанутся». Или вот: «Вокруг валялись человеческие „запчасти“.

Вспоминая «криминальное чтиво», чеченец хрюкнул, едва не рассмеявшись.

И тут начался шквальный огонь.

Всех прибило к земле. Кто стреляет?.. Кто смеет?.. По трупам?.. По шатойскому педиатру?..»

А ему было все равно, по кому стрелять, педиатр там или гинеколог. Подорвав машину с земляками-разведчиками, группа грозненских омоновцев из засады открыла по раненым действительно шквальный огонь: треск автоматных очередей, грохот разорвавшихся гранат и... «Ура!»вместо привычного «Аллах акбар!». Знай наших!

«Чехов» замочили!»– весело орали голоса, и чувствительное горное эхо, очень точный доносчик, разносило эту гадость по поселку... Из Грозного, бросив госпиталь, с осколком в спине, в Шатой примчался командир погибших...

«И живые сели думать – анализировать и сопоставлять»^[22].

Бывший ваххабит тоже думал и анализировал, на что он потратит деньги, которые вечером ему вручил лично командир ОМОНа? Часть передаст матери, часть – сестре, которая с мужем проживала в Шатое и где он накануне отстрелялся по своим, что-то останется и ему. Ему вообще много не надо. Живет на полном довольствии, лишь сигареты, любимый «Сникерс» да жвачку покупает на свои кровно заработанные деньги.

* * *

Восемь шагов туда, восемь обратно...

Из подвала (Абдулгамидов запретил закрывать дверь) раздался кашель. Вот кто порой сбивает с ритма. Сейчас только один пленник находился в подвале, пару дней назад всех задержанных, некоторые из которых пробыли там несколько дней, отпустили. Трех человек вывезли на окраину города и расстреляли.

Дневальный видел много таких – с изможденными и отрешенными лицами, истощенных до крайности. Видел и других, с оскалами загнанных в угол волков. Сильные, ничего не скажешь, но что толку?..

Этот раздражал не только кашлем, но и свистом. Ненормальный какой-то. Не сегодня, так завтра из него нарежут ремней, а он свистит, словно зазывает кого-то. Единственно, кого он периодически зазывал, – это громилу Шаважи Чабаева. Шаважи не церемонился, спускался в подвал, брал палку и норовил попасть в лицо пленника, не открывая решетчатой двери. Если бы у него были ключи от камеры...

И еще один случай часто припоминал омоновец. Город основательно зарос деревьями, кустами, как ковром, местами покрылся буйной травой. Никто не расчищает «зеленку», всем по фигу. А «партизанам», вроде него, – на руку. Дорогу в том месте проверила инженерная разведка, только вверх саперы не догадались взглянуть. Там, на уровне антенны бронетехники, была протянута тонкая проволока. «БТР», зацепивший антенной растяжку, особо не пострадал, а вот солдатам, сидевшим на «броне», не повезло. Пятеро убитых, остальные ранены.

12, Андрей Сысоин

— Извини, босс, но я ничего не смог сделать. Бакдэаз — это призрак.

— Ты меня разочаровываешь, Роб.

— Я остаюсь. Интересно досмотреть этот комикс до конца.

— Но как призрак вышел на меня?

— Здесь все ясно: ты прилично наследил. Года три назад, помнится, был сайт «Добро пожаловать в Фаст Кэмол». И сейчас, наверно, следишь.

Кэмол хмуро косится на Ли:

— Я изменил принцип работы.

— Просвети, босс.

— Прекращаю пользоваться телефоном, чатом и E-mail, ограничиваю работу в Сети до минимума. Во-вторых, создаю систему явочных квартир, теперь весь обмен информацией провожу через личные контакты.

— А в-третьих? — Ли тычет пальцем вверх.

— Это пока вопрос. Ты продолжишь работу?

— Да. Выдели мне явку.

Через два часа в другом месте.

— Селси прислал из Вашингтона план новой боевой операции, — Артур Голд — двадцатидвухлетний юноша спортивного вида достает дискету.

Кэмол не двигается:

— Я больше не звоню Ибсону. Кому мы это поручим?

— Минутку… Мэри Браун, преподаватель университета. У нее родственники в Оклахоме — периодически туда названивает.

— Так, запоминай номер, — Кэмол медленно диктует цифры. — Она должна позвонить сегодня в 18 часов. Спросит Бойтона. Скажет, что дедушка Джошуа выздоровел и сегодня улетел в Нью-Орлеан.

— Запомнил.

— Сегодня же отправляй туда связного с дискетой. У нас там где-то дом.

— Поселок Хума.

— Вот-вот. С субботы на воскресенье в 5 часов в этот дом заглянет человек Ибсона, представится Сысоиным. Дискету надо отдать ему.

— Понятно.

— Так. Что у нас еще?…

* * *

Мы лежим на маленьком островке посреди огромного заросшего тростником болота. Надо бежать. В 30 километрах к югу в лабиринте островов спрятана лодка. Гас и его ребята наверно убиты. Рядом со мной Вадим. Он ранен в бедро, истекает кровью и ни на что не годен. Нас ищут. Поднимаю голову, смотрю на диск полуденного солнца. Хочется пить. На карачках ползу к берегу, окунаю голову в мутную теплую жижу. Легче. Возвращаюсь к Эйзенхауэру. Он тяжело дышит ртом, открытые глаза ничего не видят. Достаю из кармашка шприц и делаю ему укол. Затем волоку тело к берегу. Сваливаю в болото. Булькает огромный пузырь. Все. Теперь надо встать на ноги…

Мою лодку подобрал патрульный катер и привел в Техас-Сити. В порту ждет группа офицеров, Ибсон — в стороне. Иду к нему. Он молча разглядывает грязную изорванную форму на мне.

— Там была засада.

— Гас?

— Все погибли.

— Дискета?

— Нет…

Ибсон отворачивается и идет в вертолет. Тащусь следом.

— В Хьюстон.

На крыше штаба армии Левле он кидает мне ключ:

— Комната на 12 этаже. В 9 утра явишься в штаб.

В номере есть ванна. Скидываю комбинезон. Погружаюсь в теплую мыльную воду. Закрываю глаза…

В шкафу нахожу тапочки, халат, новую без нашивок форму. Влезаю в халат и иду к бару. Вечер. В углу шумит тюнер. Рядом на журнальном столике стопка свежих газет. Выключаю музыку. Комнату наполняет однотонный шорох дождя. За открытым окном за водяной сеткой размытый городской пейзаж. Медленно выпиваю бокал водки. Ухожу спать.

Утром полчаса жду в приемной Левле. Ибсон выходит, не глядя кивает головой. Спускаемся вниз и едем в аэропорт.

Самолет приземляется в Канзас-Сити. Садясь в машину, Ибсон меня замечает:

— Ты зря вернулся один, Эндрю. Тебя ждут в Трибунале. Кром, отвези капитана Сысоина.

Кром провожает до дверей зала заседаний. Вхожу. Приятная встреча: судейскую тройку возглавляет мой лучший товарищ по детским дворовым играм Алекс Бобров в чине полковника, слева от него старый знакомец подполковник Минитмен. Странно и смешно.

Выписка из протокола N 73 заседания Центрального Военного Трибунала.

Замком РДГ «Русь» капитан Сысоин, в связи с невыполнением особо важного секретного задания, разжалован в сержанты и отправлен в действующую часть. 25.9.03. г. Канзас-Сити. Председатель Трибунала, полковник А.Бэавер.

Выхожу. Протягиваю выписку Крому:

— Подожди, майор.

Из-за дверей выглядывает лейтенант, приглашает пройти. Алекс ждет в уютной гостиной. Сажусь в кресло.

— Ну, здравствуй, Эндрю. Слышал о твоих похождениях, — говорит по-английски, откидывается в кресле, слегка улыбается.

— Хай, — молча наблюдаю как он набивает трубку дорогим табаком.

Форма полковника ему идет. Алекс чиркает спичкой, прикуривает, поднимает глаза:

— Вчера звонил в Москву. У тебя дома все в порядке.

— Как твоя Ольга?

— Хорошо. В июле родила. Сын.

— Поздравляю. Как назвал?

— Олегом. Юлю помнишь? Она теперь у Ольги лучшая подруга. Спрашивает о тебе.

— Передай всем, что жив, здоров.

— Передам.

Молча разглядываем друг друга. Алекс изменился: стал больше американцем, чем русским. Он докуривает, встает:

— Мне надо работать, Эндрю.

Возвращаемся с Кромом в аэропорт. Ибсон в самолете. Он читает выписку Алекса, засовывает в карман:

— Ничем не могу помочь, — предлагает фляжку с коньяком.

Беру. Самолет взлетает.

3. Татьяна Юрьевна Покидаева

– А что было дальше, пап? – спросил я.

– Ну, пожалуйста, расскажи, что случилось потом, – умоляюще протянула Марисса. – Как ты можешь бросить нас с Джастином на дрейфующей льдине посреди океана? Ты должен закончить историю.

Я подтянул край спальника к самому подбородку. Костер снаружи уже догорал. Вокруг стояла такая тишина, что, лежа в палатке, я слышал жужжание насекомых.

Через откинутый полог я выглянул наружу. В лесу было темно. Так темно, что я даже не различал деревьев, виднелась только узкая полоска бурого неба. Луны не было. Ни луны, ни одной звезды.

Зато в палатке горела керосиновая лампа. От ее желтого и мягкого света становилось уютно. Но она совсем не давала тепла.

Папа застегнул верхнюю пуговицу на вороте свитера. Когда мы забрались в палатку после ужина у костра, нам было жарко. Но сейчас палатка отсырела от росы, и внутри стало заметно прохладней.

– На сегодня всё, – заявил папа, почесывая бороду.

– Но нам интересно, что было дальше, – не отставала Марисса. – Пожалуйста, папа, закончи историю.

– Да, – поддержал я сестру, – чем все закончилось? Нас с Мариссой унесло в море. А как мы спаслись? Вероятно, ты пришел нам на помощь?

Папа пожал плечами. В своем пушистом коричневом свитере он был похож на лохматого медведя.

– Не знаю, – сказал он с хитрой улыбкой. – Конец истории я еще не придумал.

Он вздохнул, грузно склонился над своим спальным мешком и принялся его разворачивать. Папа у нас большой. Просто огромный. И живот у него большой. Поэтому ему трудно наклоняться.

– Может, сегодня ночью мне приснится продолжение этой истории, – сказал он. – Со счастливым концом.

Мы с Мариссой чуть не лопнули от досады. Мы ненавидим, когда папа останавливается на середине. На самом-самом интересном. Он всегда прерывает рассказ в том месте, когда нам угрожает страшная опасность. А продолжения приходится ждать иногда по нескольку дней. И все эти дни мы мучаемся: удалось нам спастись или нет?

Папа сел на пол палатки. Громко кряхтя, стянул с себя сапоги и полез в спальный мешок. Это далось ему не без труда. Обычные спальники не рассчитаны на таких больших пап.

– Спокойной ночи. – Марисса зевнула. – Я что-то устала.

Я тоже устал. Сегодня мы весь день шли по лесу. С самого раннего утра. Пробирались сквозь густые заросли и завалы камней.

– Джастин, сделай одолжение, – папа указал пальцем на керосиновую лампу, – потуши свет.

Я потянулся к лампе.

Но рука у меня дрогнула, и лампа упала.

Пламя охватило палатку в считанные секунды.

ПОЄДИНОК / Владимир Кириллович Малик

Ні в понеділок, ні у вівторок вони не змогли попливти до Замкового острова. У понеділок Юрко з матір'ю перевозили решту речей, а у вівторок, після четвертого уроку, до нього підійшов Хвостенко і тихо, по-змовницьки сказав:

— Я чекатиму тебе сьогодні о четвертій з човном край нашої левади. Знаєш, де це?

— Знайду, — коротко відповів Юрко.

О пів на четверту Юрко непомітно, щоб не зустрітися з Сергієм, вислизнув з дому і левадами, продираючись крізь зарості калини, вийшов до вузької довгої затоки, яка вганялась у берег гострим язиком.

Було тепло і тихо. Вода сонно плескалась у розмитому корені дерева, миготіла під яскравим весняним сонцем блискучими зайчиками. З тополі летів жовтавий пушок цвіту, падав на воду і гойдався на хвилях.

Минуло понад півгодини, а Хвостенка все не було.

Нарешті, він вибіг з кущів, спітнілий і сконфужений. Поспішно підійшов до Юрка.

— Не пощастило, — сказав він. — Наш човен забрав один знайомий. А іншого я ніде не міг дістати. Що ж нам робити?

Юркові стало смішно. Хоча Хвостенко був вищий за нього, однак він його чомусь не боявсь.

— Чи, може, передумав? — запитав Хвостенко, не дочекавшись відповіді.

— Ні, не передумав, — відповів Юрко. — Адже я тебе не чіпав! Ти сам нав'язався до мене!

— Не переходь мені дорогу! Не плутайся під ногами!

— Не погрожуй! Не боюсь!

— Побачимо! — скрикнув Хвостенко і, раптово, без попередження, кинувшись уперед, ударив Юрка кулаком в обличчя.

Юрко не чекав нападу і заточився. Кров спалахнула в ньому. Він схопив супротивника за руки, намагаючись використати один з прийомів самбо, вивчених у спортивній школі. Але Хвостенко спритно вивернувся.

Вони стали один проти одного, як молоді півники, важко дихаючи і не помічаючи, що з-поза прибережних кущів поволі виплив на плесо човен.

Хвостенко знову кинувся в напад. І знову кулаком цілився в обличчя. Але цього разу Юрко уважно слідкував за ним і встиг пригнутися. Не зустрівши ніякої опори, Хвостенко з розгону налетів на нього. В ту ж мить Юрко схопив його за руки і, падаючи на спину, перекинув через голову.

Ойкнувши, Хвостенко незграбно шубовснув у воду.

Юрко схопився на ноги і раптом побачив Онуфрія Івановича, який, стоячи у човні, веслував до берега. Онуфрій Іванович пізнав хлопця теж і був, видно, немало здивований цією зустріччю.

— Юрко? Ти як був розбишакою, так і залишився!.. Кого це ти так?

Юрко не встиг відповісти. З води виринув Хвостенко, пирхнув, як морж, і вхопився за чорне коріння тополі.

— Хлопче, ти зробив чудове сальто-мортале! — зареготав Онуфрій Іванович. Та нараз замовк, уважно глянув на Юрка і прискіпався до нього. — За віщо ви побилися? Ти ж міг утопити його! — Не почувши відповіді, звернувся знову до Хвостенка. — Ти вмієш плавати?

Хвостенко мовчки виліз на берег, помахав Юркові кулаком, завзято подерся на горбок.

Онуфрій Іванович тим часом причалив до берега, накинув ланцюг на гак, вбитий у тополю, взяв на плече вудочки і став перед Юрком.

«Хм, дивина, — подумав хлопець, — дядько Онуфрій став рибалкою. І що це йому забагнулося? Раніш у дворі, здається, і вудочки не було…»

— За віщо ви побилися? — знову пристав до хлопця Онуфрій Іванович.

— Ні за віщо!

— Як ти старшому відповідаєш?

— Це не ваша справа!

— Он як! Гаразд! Я розповім твоїй матері і директорові школи, який ти…

— Я теж розповім…

Юрко раптом осікся, побачивши, як враз змінилося обличчя Онуфрія Івановича. Старий ніби злякався чогось. Товста рука схопила хлопця за плече.

— Що ж ти розповіси, жовторотий? Ну?

— Нічого, — Юрко вирвався з цупких рук і побіг на гору.

Він не оглядався і не бачив, як Онуфрій Іванович примружив маленькі коричневі очиці і довго дивився йому вслід пронизливим поглядом.

Глава 10, Анатолий Яковлевич Сарычев

– Задание тебе будет – вживаться! Спокойно работай и, как будет возможность, давай о себе знать. Звони по телефону или скидывай электронное сообщение на мой почтовый ящик, на худой конец SMS.

– С худым концом нечего налево ходить! – не преминул заметить Роман, на что Антей досадливо махнул рукой, приказывая не встревать в монолог, и продолжил:

– Мы не стали твои заначки трогать, а только просветили на рентгене твою лайбу и хорошенько обыскали. На предмет встроенных маячков и взрывчатки. У тебя запрятан целый арсенал, да и машина броневым листом обработана.

Почувствовав, что в этом месте надо вставить реплику, иначе собеседник может посчитать, что его невнимательно слушают, Роман хмыкнул, состроил невинное лицо и глубокомысленно изрек, ханжески воздев глаза к небу:

– Путь современного бизнесмена тернист и усыпан шипами, кочками и гранатами последней модификации. Нелишне укрепить днище собственной машины броневыми листами из числа списанного военного имущества, особенно, если это образцы повышенной прочности. Растащат ведь алконавты народное добро и сдадут за бутылку низкосортной водки. Сами отравятся – и государство в расход введут. Я очень люблю родное государство. Оно у нас доброе: сначала дает, а потом и отнять может. Поэтому надо всегда быть с ним настороже: хватать, где плохо лежит, и увертываться от сильных пинков. Слабые тычки и затрещины можно принять…

– Ты че, мужик, на государство в обиде? Так оно ж тебе вместо пятнашки десятку дало, потом твой покорный слуга постарался, и из нее пятерик сделали, а через год ты и совсем откинулся. Тебя так лихо под амнистию подвели, что любо-дорого посмотреть. Ты же почти весь год не в зоне сидел, а по госпиталям и по тюрьмам ФСБ прохлаждался. Хотя числился в своей зоне. А следствие как провели! За неделю обвинительное заключение нарисовали! У тебя же статья расстрельная была… Расскажи, брателло, за что срок скостили?

Сразу перестроиться на серьезный лад было сложно, и поэтому Роман отвечал в том же духе:

– Ты я смотрю, братан, по фене ботаешь, как козырной?

– Ты мне тюльку не гони, а четко отвечай на поставленные вопросы! – приказал Антей, в голосе которого появились металлические нотки.

– Слушаюсь, гражданин начальник! – выпрямился, насколько можно, на заднем сиденье Роман и, приложив руку к непокрытой голове, спокойно начал отвечать:

– Кум в таежной речке документы потерял. Откуда он прознал, что я «морской дьявол», ума не приложу, но пристал с ножом к горлу: помоги, мол! А где я в зоне акваланг достану, компрессор? Сам понимаешь, нырять в Сибири голышом – удовольствие ниже среднего! Пытаюсь куму объяснить – он ни в какую! Быком уперся и прет, как на буфет. Но я тоже в отказ пошел, не соглашаюсь. Короче, достал кум два акваланга, гидрокостюмы, и пошел я работать на лагерное начальство в ожидании амнистии и досрочного освобождения. Пришлось немного понырять и достать ему документы. Потом ФСБшники это дело просекли и тоже меня попросили в Таджикистане понырять в одно озеро. Взамен я отделался всего годом отсидки.

– Ты, я смотрю, парень, нарасхват идешь. Только широко не шагай – штаны порвешь! – в голосе Антея прозвучала неприкрытая угроза.

– Ты меня особо не пугай. Я как был в «морских дьяволах» ГРУ, так и остался. А с зоны каждый выбирается, как может. Были бы деньги, вообще свалил бы за бугор и доживал спокойно свой век! – с тоской сказал Торопов. – Думаешь, приятно мужику в моем возрасте под пули голову подставлять?

– Взрослого волка тяжело посадить на цепь и тем более заставить лаять, как собаку. То, что тебе рассказал Василий Федорович в Калининграде, может стать весьма денежным и нужным для тебя делом! – загадочно заметил Антей, откидываясь на спинку сиденья своей машины.

Глава II. ПОИСК ТВОРЧЕСКОЙ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ | Майкл Рабигер

Режиссер документального кино - прекрасная и захватывающая профессия. Главное в документалистике - поиск истинного смысла вещей, наиболее благородное из движений человеческой души.

Человек по своей природе - искатель, и кто-то выбирает искусство как средство поиска.

В начале профессиональной карьеры Вы оказываетесь перед необходимостью ответить на основные вопросы: "Как я могу применить мои способности? Над какой из тем мне стоит работать? Имею ли я творческую индивидуальность, и если да, то что это такое?"

Поначалу Вы наверняка будете снимать сюжеты, лишь наблюдая за чем-то, что привлекает Ваше внимание, и сосредоточившись на том, как наиболее выразительно зафиксировать это своей камерой. Такой подход вполне понятен, но что-то будет потеряно. БУДЕТЕ ПОТЕРЯНЫ ВЫ (то есть Вы будете в затруднении, в недоумении).

Если документальное кино действительно является "уголком природы, видимым сквозь темперамент", то Вы должны изучить собственное сердце и разум.

Маркетта Кимблер, уважаемый преподаватель режиссуры в нью-йоркском университете, говорит: "Если Вы хотите возвести высотное здание, то Вам придется сначала вырыть глубокий котлован". Она имеет в виду, что для того, чтобы воссоздавать жизнь на экране, необходим прочный фундамент самопознания.

Зачастую мы слепы в отношении собственных мотивов и целей. Для творческого человека это не лучше, чем лунатизм.

Наблюдая эволюцию многих хороших режиссеров, все больше и больше убеждаешься в необходимости предварительного самоанализа, определения того, что Вы есть и того, что Вы делаете. Внутреннюю работу подобного рода Вам придется выполнять на протяжении всей жизни, от фильма к фильму.

Тем не менее, использовать съемочную площадку для поиска собственного "я" не следует. Это - путь в зеркальную комнату, приводящий к созданию эгоцентрических произведений, которые невозможно смотреть.

Мы не можем создавать искусство без осознания собственной творческой индивидуальности. Но творческая индивидуальность как раз и есть то, что мы пытаемся найти, создавая те или иные произведения искусства. Найди свои темы.

У каждого из нас есть несколько основных тем. Эти темы могут быть исключительно личными, но разумная и профессиональная работа над ними вызовет глубокий зрительский интерес и обеспечит Вам поле деятельности на всю жизнь.

Имеется в виду не автобиография, но темы, вырастающие из сердцевины Вашего жизненного опыта, который дает бесконечное количество вариаций.

Найти собственные темы означает очертить круг своих постоянных интересов в искусстве. Это нелегко, поскольку и мы находимся в постоянном движении, также как и окружающий нас мир. Однако творческий человек должен проделать работу подобного рода.

Глава четвёртая. Придирки капитана / Юрий Коваль

– Запропастился! – сказал капитан. – Просто запропастился! Другого слова не подберёшь.

– Куда девался Вася? – тревожно шевелил усами Тараканов. – Куда запропастился?

Капитан нервничал, и в такие минуты его особенно начинали сердить усы Тараканова. Так и сейчас он прошёлся по кабинету и вдруг остановился возле усов.

– Пора, кстати, вернуться к разговору насчёт ваших усов, – сказал он. – Опять они были не к месту.

– Да как же так?

– А так. Мы с вами на дороге должны были появиться одновременно, а вы задержались на пять секунд.

– Да, наверно, часы…

– При чём здесь часы? Я сам видел, как вы зацепились усами за сосенку и выпутывали их пять секунд. Я нарочно засёк время. Да вон и сейчас в них ещё торчат сосновые иголки.

Усы старшины немного подёрнулись золотою смолой и смахивали издали на сосновую ветку, подсвеченную солнцем.

– Так это же нарочно, товарищ капитан, – оправдывался Тараканов. – Это же маскировка, военная хитрость…

– Сосновая ветвь в милицейской фуражке – дикое и тупое зрелище, – веско перебил его капитан.

Несколько секунд они молчали, и старшина виновато вынимал из усов иголки специальными щипчиками для колки сахара.

– Вы проверили, что курят задержанные?

– Проверил. «Памир» и «Астру». Папирос пятого класса нету.

– А ведь должны быть!

– Вы знаете, товарищ капитан, что я думаю? – спросил, наконец, старшина. – Что случился крайний случай.

– Какой же крайний случай?

– А такой, очень простой. В кустах был третий с папиросами пятого класса, и он Васю, возможно, топориком.

– Почему топориком? Каким топориком?

– Не знаю, но мне почему-то кажется… топориком.

Зигфрид Кракауэр - Глава 7 Диалог и звук

Термин «звук» обычно применяется двояко. Строго говоря, он означает акустические явления как таковые, то есть все виды шумов, а в более широком применении он охватывает и живое слово или диалог. Поскольку смысл этого термина всегда понятен из контекста, нам нет надобности отказываться от его традиционного, пусть даже нелогичного, употребления.

Введение

Давние опасения. С появлением звука у компетентных кинорежиссеров и критиков возникло множество опасений, в особенности по поводу введения в фильм живого слова, что, по мнению Рене Клера, означало «снова подчиниться тирании слов»'. Впрочем, одно из опасений- что речь положит конец подвижности камеры - оказалось необоснованным [ 2 ] . Чаплину разговаривающий маленький бродяга казался настолько немыслим, что он в обоих своих фильмах-«Огни большого города» и «Новые времена»-сатирически обыграл условный диалог. Еще в 1928 году - когда на русских киностудиях еще не была установлена звуковая аппаратура-Эйзенштейн, Пудовкин и Александров опубликовали совместную декларацию о будущем звукового фильма, в которой смутные опасения перемежались конструктивными идеями. Вероятно, вдохновителем и редактором этой и по сей день в высшей степени интересной «Заявки» был Эйзенштейн. Зная законы материалистической диалектики, он признавал историческую необходимость звука, появившегося в тот момент, когда от него зависело дальнейшее развитие кино. По мере того как содержание фильмов становилось сложнее и изощреннее, только живая речь могла разгрузить немой экран от все возраставшего числа громоздких надписей и пояснительных врезок в зрительный ряд фильма. необходимых для экспозиции сюжета. С другой стороны, С. Эйзенштейн и другие режиссеры, подписавшиеся под «Заявкой», были убеждены, что введение диалога в фильм вызовет непомерное увлечение театральностью. Они предсказывали появление потока звуковых фильмов типа «высококультурных драм» и прочих «сфотографированных представлений театрального порядка» [ 3 ] . Эйзенштейн, видимо, не сознавал, что то, в чем он видел последствие введения речи, на самом деле существовало- задолго до прихода звука. «Высококультурные драмы» наводняли и немой экран. Еще в 1927 году Клер писал, что «все наши кинодрамы отмечены роковым клеймом «адаптации», построенных по образцу театральных или литературных произведений людьми, которые привыкли все выражать только словами» [ 4 ] . Нужно сказать, что позднее все эти режиссеры признали звук, хотя и не безоговорочно.

Основное требование. Опасения, возникшие у них в период перехода к звуковому кино, были вызваны все возраставшей убежденностью в том, что фильмы верны специфике кинематографа только тогда, когда в них главенствует изображение. Кино - зрительное средство общения [ 5 ] . По наблюдению того же Рене Клера, люди, недостаточно хорошо знакомые с историей кино, иногда твердо уверены в том, что в каком-то запомнившемся им по другим своим качествам немом фильме была живая речь. Клер вполне прав, полагая, что такой «подвох» памяти должен сломить упорство всех тех, кто не решается признать главенство изобразительных элементов фильма [ 6 ] . Правомерность их главенства вытекает непосредственно из того бесспорного факта, что для фильма наиболее специфично созданное киносъемкой, а не звукозаписью; ни шумы, ни диалог не характерны только для кино. Попытки уравновесить в правах слово и изображение, как мы вскоре убедимся, заранее обречены на провал. Звуковые фильмы отвечают основному требованию эстетики кино только тогда, когда существенная доля информации исходит от их зрительного ряда.

Проблемы звука в фильме лучше исследовать с разграничением диалога или речи от собственно звука или шумов. В частности, речь следует рассматривать в свете двух видов взаимосвязи фонограммы с изображением, чтобы, во-первых, выяснить роль, предоставленную тому и другому, то есть выражаются ли идеи фильма преимущественно фонограммой или же кадрами зрительного ряда; и, во-вторых, определить метод сочетания звука с изображением в каждом данном отрезке фильма. Сочетание это может осуществляться по-разному, но в любом случае от него в какой-то мере зависит кинематографич-ность использования речи в фильме.

Глава XXX Крыса и реставратор / Мария Евгеньевна Некрасова

Патрик сидел в номере один. Тонкий честно выложил ему, зачем пришел, предъявил тряпку, и поп-звезда с уважением отнеслась к плану начинающего оперативника Александра Уткина:

– Конечно, надо им мозги вправить, раз подлинник от копии отличить не могут!

Они спустились вниз, прыгнули в Патриков драндулет и покатили.

– Не могу понять этих вандалов, – ворчал Патрик. – В отеле только о них и говорят. И кому понадобилось портить музейные экспонаты вместо того, чтобы просто украсть?

Сашка в очередной раз подумал: правда, кому? И зачем? Когда из музея что-нибудь крадут – понятно, хотят продать и жить в Сочи. А когда портят? Да еще не подлинник, а копию (хотя вандал, может, и не знал, что это копия). Какая, спрашивается, выгода этим вандалам?

У Амбуаза инициатива Тонкого была вознаграждена. У замка стоял грузовик, рабочие грузили испорченные вандалами экспонаты. Значит, полиции они больше не нужны. Поедут на реставрацию. Тут же бегал какой-то мсье в костюме. Он покрикивал на грузчиков. Тонкий с Патриком остановились шагах в десяти.

– Грузят, – непонятно почему вздохнул Петька. – Реставрировать повезут. Видишь этого, в костюме? Реставратор.

Реставратор был не знакомый, не мсье Вибре. К нему подошел один из грузчиков, тащивших кровать.

– Что говорят, можешь перевести? – безразлично спросил Тонкий.

– Сейчас, – пожал плечами Петька. – Этот работяга считает, что кровать погрызла крыса.

– Крыса?

– Да. А реставратор поднял его на смех. «Да, – говорит, – большая крыса с ножом в руках и протокольной мордой. Поймают – увидишь».

Реставратор и остальные грузчики дружно загоготали. А тот, кто подозревал в вандализме крысу, сконфузился и что-то пробормотал.

– Он говорит, что правда видел крысу, – перевел Патрик. – И морда у нее была серая, а ножа в лапах не было. А сейчас реставратор сердится и объясняет грузчику, что в музее нет крыс, потому что это музей, а не амбар какой-нибудь. Что нельзя так безответственно обвинять администрацию в том, что она не следит за санитарным состоянием музея. И вообще, пусть грузчик идет работать и не болтает глупостей.

Понурившись, грузчик ухватил свой угол кровати, и все стали затаскивать экспонат в грузовик.

– Ты считаешь, правда нет следов зубов? – осторожно спросил Тонкий.

– Да ты что! – улыбнулся Патрик. – Это же ре-став-ра-тор! Он эту обивку будет не просто зашивать черными нитками, а собирать, как мозаику, ворсинку к ворсинке. Неужто он крысиные зубы от ножа не отличит?

Сашка кивнул: конечно, отличит. Но все равно странно.

– Подойди к рабочему, а? Уточни, когда он видел крысу и с кем. То есть, может, еще кто-то видел. И у реставратора спроси, правда ли нет следов зубов. А?

Патрик повертел пальцем у виска:

– Зачем?

Тонкий и сам еще толком не понял зачем. Он опустил нос и как в детском саду промямлил:

– Ну пожалуйста…

Патрик пожал плечами и шагнул к грузчикам. С полчаса Тонкий смотрел пантомиму. То есть слова-то он слышал, но не понимал и мог только догадываться, о чем говорят эти трое. Грузчик и реставратор что-то доказывали друг другу, отчаянно жестикулируя. Патрик слушал. На тридцать первой минуте он подозвал Тонкого и объяснил:

– Грузчик видел крысу, и не один – с напарником. Только напарник нынче приболел. Видели, как крыса отрывает кусок от кровати, хотели шугануть, но не успели. Реставратор не хочет слушать. Говорит, нет, и все! – Он помолчал и спросил: – Доволен?

Тонкий приземлился на травку и почесал в затылке:

– Патрик, – изрек он, – А КРОВАТИ-ТО ДВЕ!

1 / Олег Игоревич Приходько

Одышливый, красномордый начальник милиции Завьялов разговаривал со мной нехотя, словно я метил на его место или приехал просить взаймы.

— Я на коллегии помощи просил, — сказал он вдруг упавшим голосом, отвечая на вопрос о причине своего дурного настроения, которого я не задавал. Вероятно, он имел в виду финансовую помощь, а ему прислали какого-то майора (по документам, которые мне выдали в МВД, я был майором). По-человечески я его понимал, но утешать не собирался.

— Мне нужен номер в гостинице, оружие и человек, знающий город, — изложил я немудреные требования, о которых, как мне сказал Брюховецкий, Завьялов поставлен в известность.

Полковник окинул меня презрительным взглядом и членораздельно произнес:

— Может, передать в ваше распоряжение личный состав Управления внутренних дел, господин Джеймс Бонд? — При этом круглое потное лицо его покраснело еще сильнее, на шее вздулись вены, и я побоялся, как бы его не хватил удар. — Впрочем, делайте что хотите. Я уже три дня в отпуске, вас ждал. Вместо меня остается мой заместитель по «оперативке» Яковенко, так что со всеми вопросами — к нему.

В ту же секунду в кабинет вошел сутуловатый полковник с хищным лицом и беспокойными глазками.

— А-а, московский гость прибыл? — осклабился он и похлопал меня по плечу: — Есть проблемы?

Можно было, конечно, сразу расставить все по местам и напомнить ему, что проблемы у них, а не у меня, поэтому я сюда и прибыл, но я подумал, что не стоит дразнить провинциальное самолюбие.

— Бытовые, товарищ полковник, — и улыбнулся как можно дружелюбнее.

— Майору нужны апартаменты в отеле, персональная машина, личное оружие и ординарец, — цинично усмехнувшись, пояснил Завьялов.

Яковенко засмеялся:

— Вон оно что! И как вы намерены действовать, позвольте спросить, в одиночку или с коллективом?

— В одиночку с коллективом, — не разделил я его веселья.

Они переглянулись. Завьялов тяжело подошел к бронированному сейфу и, минуту провозившись со сложным замком, достал пузырек с корвалолом.

— Значит, так, майор, — поиграв желваками, жестко заговорил Яковенко, — вы поступили в распоряжение ГУВД. На время отпуска Сергея Павловича я назначен исполнять его обязанности. Насколько мне известно, вы командированы на должность инспектора РУОП?

Мне ничего не стоило снять трубку «вертушки» и позвонить Рудину, после чего Яковенко перешел бы в подчинение бригадира грузчиков овощной базы.

— С особыми полномочиями, — напомнил я.

— И что это значит?

— Это значит, что мне нужна машина, помощник, который хорошо знает город, и табельное оружие. А личное оружие… — Я достал из наплечной кобуры австрийский 9-миллиметровый «глок-18», стрелявший очередями, и, по-ковбойски провернув его на указательном пальце, спрятал обратно. Отработанная процедура заняла полсекунды. — А личное оружие у меня есть.

Начальники снова переглянулись и помолчали. Павлин Яковенко был ясен, как апельсин подо льдом, а вот поведение Завьялова меня удивило и даже насторожило: в Москве мне сказали, что он в курсе дела и окажет содействие.

— Какая вам нужна машина? — хмуро спросил Завьялов на тридцатой капле корвалола.

— А у вас какая?

— У меня «мерседес»!

— Что ж, давайте «мерседес». Меня устроит, — согласился я неохотно.

— И номер «люкс» в отеле? — съязвил Яковенко, отчего-то встав на цыпочки.

— С видом на море, — уточнил я.